Как "Норникель" засрал Сибирь и пытался это скрыть
В конце мая на Таймыре произошла, возможно, крупнейшая техногенная катастрофа в истории современной России: протекла ТЭЦ "дочки" "Норникеля", и 21 тысяча тонн топлива вылилась в реки и озёра.
У меня было видео на эту тему...
...но я бы хотел показать вам ещё один интересный материал. Он был опубликован на прошлой неделе в "Новой газете". На самом деле это целый детектив или триллер про то, как обстоят дела на территории "Норникеля", в этом государстве в государстве, где российские законы фактически не действуют, журналисты и активисты боятся за свою жизнь, а крупнейший работодатель контролирует всё и продолжает безнаказанно засирать русскую природу.
Я перепостил статью Елены Костюченко и Юрия Козырева со значительным сокращениями. Обязательно почитайте оригинал в "Новой газете", это очень крутой пример журналистской работы:
Когда случился разлив топлива? 29 мая. «Материк» — Москва и Россия узнали об этом на двое суток позже. «Хорошо, что вообще узнали», — смеются норильчане.
Один из резервуаров лопнул по самому низу. Это был самый большой резервуар № 5. Трещина в два с половиной метра видна из-за забора. Резервуары — и лопнувший, и соседние — покрыты ржавчиной сверху донизу. «Норникель» винит подтаявшую вечную мерзлоту, которая «подвинулась», но город знает — ТЭЦ-3, как и Надеждинский металлургический завод, стоит на скале. Но вечная мерзлота действительно тает, это тоже общее знание.
Обваловки, которая могла бы удержать топливо на территории, просто не было.
Топливо ручьем потекло в речку Далдыкан, оттуда в Амбарную. Оттуда — в озеро Пясино.
Официальная позиция комбината и Росприроднадзора — в Пясино топливо не попало, сумели остановить до. Но первые боны — плавучие заграждения, остановившие пятно, — появились спустя 1,5 суток. Течение рек сильное, озеро совсем близко.
Официальные лица ссылаются на прижимной ветер, не пустивший солярку в озеро. Ветер дул два дня и остановил 21 тысячу тонн, 350 вагонов топлива, плывущих по реке. Это повторяют снова и снова и, кажется, в это даже верят.
Мы звоним людям, договариваемся о встречах — и они пропадают. Это происходит снова и снова. Телефоны молчат, двери закрываются. Мы бронируем билеты на рейсовый вертолет — и нам перезванивают за сутки до вылета: на борт садятся полицейские, что-то случилось, ваши билеты аннулированы. Мы договариваемся с капитаном лодки — и на лодку приходит ФСБ и говорит капитану: «Мы ищем наркоторговцев, едут ли с вами гражданские?» Те же фээсбэшники приходят к директору капитана — убедиться, что капитан не осмелится взять нас, и директор пугает своего сотрудника тем, что разорвет контракт. Руководитель частной вертолетной компании говорит — «Норникель» попросил не летать над разливом, не будет заказов — не будет и нас, вы же понимаете.
Нет, мы все еще не понимаем.
До прошлой зимы здесь дороги посыпали гранулированным шлаком, который администрация выкупала у «Норникеля». После многолетней битвы [адвоката и лидера объединения «Мой дом»] Руслана [Абдуллаева] шлак признали тем, чем он является, — опасными отходами.
— Норильск — это заповедник коррупции. То, что происходит тут — ну ни в одном другом регионе, наверное, таким изощренным способом не происходит. Ну если я говорю, нагло умудряются отходы, те, которые должны утилизировать, продавать и из бюджета еще платить деньги? Ну блин! И при этом нету ни одной надзорной структуры, кто бы сказал — ой, мы не знали. Все знали. Все вот фактически этому способствуют. Ну что было. Были эсэмэски «будь аккуратнее», «с собой ничего не носи», ну какая-то такая фигня, короче, типа, могут подкинуть, в таком духе. Были анонимки на меня. Я и террорист, я и ваххабист, и оружие вожу…
Однажды по этим анонимкам его задержали вместе с женой. «После этого я все для себя до конца решил».
В сорокаминутном видео, которое в городе называют «самоубийством», [замглавы норильского Росприроднадзора] Василий Рябинин говорит о том, как во время проверки Красного ручья (из трубопроводов сочится постоянно, и самым старым разливам уже дают здесь названия) поступил сигнал о разливе топлива. О том, как начальника и замначальника Росприроднадзора не пустила на место охрана комбината — в присутствии полиции. Как они вышли пешком к Далдыкану и увидели поток дизельного топлива, идущего «горной рекой». «Пару кадров красной реки, которая впадает в дизельную реку, ощущение катастрофы налицо». И как они пытались подъехать к ТЭЦ-3 кружным путем, и за ними приехала «буханка» с вооруженными людьми.
На следующий день с Рябининым встретились сотрудники департамента безопасности «Норникеля», спросили, как он оценивает обстановку.
И дальше — про указание руководства отбирать пробы только около бонов. Про появление версии, что в озеро ничего не попало из-за прижимного ветра. При этом пробы с озера никто не брал.
Рамиль прячет машину у трассы, мы с Игорем идем к Красному озеру — самому старому хвостохранилищу Надеждинского завода, «Надежды». Мы долго идем вдоль ржавых труб. Над трубами в полярный день горят новенькие фонари. Земля вокруг переворошена — после разлива топлива и перед визитами высоких лиц здесь убирали красные подтеки, перекапывали землю бульдозером.
Дальше дорога делает поворот. Здесь сбрасывают с КрАЗов зараженную дизельным топливом землю в Красное озеро.
Земля пахнет и дымится. Экскаватор сгребает кучи в озеро с алыми берегами. Водитель вместо ответов похлопывает по спецовке «Норникеля» и улыбается.
Ребятам слили информацию, что зараженный грунт засыпают и в брошенный ангар напротив 5-й автоколонны. Брошенных зданий тут много. Рамиль снимает панораму, пока Игорь лезет внутрь.
Рамиль не может лезть — с тех пор, как его выследили и избили казаки два года назад, у него болит спина. Но завтра его репортаж увидит весь Норильск.
Красное озеро. Хвостохранилище Надеждинского металлургического завода
Газ с Медного завода накрывает город, и я вдыхаю его. Это действительно сложно описать. Плоский сладкий вкус обволакивает горло, остается глубоко внутри. Начинаешь покашливать, но кашель не приносит облегчения — диоксид серы уже в легких.
Начинается дождь, и меня загоняют под крышу: вода, касаясь газа, превращается в слабоконцентрированную сернистую кислоту.
В следующий раз я вдыхаю газ ранним утром. Улица полна людей, дети топают стайками. Немного покашливают, все. Треть города дышит этим на работе.
Говорят, раньше было хуже. Раньше работал Никелевый завод, находящийся на противоположной от Медного стороне города, и, откуда бы ни дул ветер, газ оказывался в городской черте. Четыре года как Никелевый закрыли. «Норникель» представил это как экологическую акцию. Заводчане говорят: разваливалась крыша, разваливалось оборудование; в ремонт вкладываться не стали.
Летом роза ветров оборачивается на город, и люди стараются уезжать или хотя бы отправить детей.
Рабочий «Надежды» говорит:
Ремонты зданий и сооружений на Комбинате — это отдельная история. Все ветшает. Та емкость, которая лопнула, — это просто олицетворение всего Комбината. Все так держится. Яркий пример, допустим, НОФ [Норильская обогатительная фабрика], там довольно-таки страшные есть места. Есть галерея лифта, которая просто в чудовищном состоянии долгие годы находится. И если идти, подниматься не на лифте, а по лестнице, где эта галерея, там дыры вот такие вот в стенах. И все это на ветру качается. Если посмотреть по кадрам, то специалисты, инженеры по зданиям и сооружениям здесь будут крайне востребованы, но никто не хочет идти. Потому что никто не хочет отвечать за это. Потому что все в страшном состоянии, и если человек идет на эту должность, он понимает, что это билет в один конец. Развалится стена — ты будешь отвечать. Крыша обвалится — ты тоже будешь отвечать. А чтобы провести ремонт, надо остановить оборудование. А как остановить оборудование... Ну как? А как мы работать будем?
<...>
Экология! Ну вот вы видели же трубопроводы? Они же не из земли торчат. Соответственно, к ним идут еще подводы. То есть вертикальные, а есть еще горизонтальные трубы, которые от самого предприятия отводят сам газ. Сера, все эти вещества, они же оседают тоже на трубах. То есть вызывают такую корочку определенную. Трубы же забиваются со временем, зарастают. Зарастают чем — тем же, что и в воздух выходит, диоксидом серы. Их же промывать периодически надо. А диоксид серы с водой смешивается, это сернистая кислота. Соответственно, единственный способ убрать — это ее смыть. А куда смывается? Куда оно течет, там кто-то контролирует, что ли? Нет. Ну течет и течет ручей кислоты. Это же внутреннее предприятие. Ну вылилось через грунты, ушло куда-нибудь… ну ничего страшного. Это с древних времен идет.
<...>
Про аварию мало кто говорит, стараются вообще не говорить лишний раз. Все понимают, что это всего лишь вершина айсберга. Эта емкость, она в принципе олицетворяет весь Комбинат. То есть это все вот так вот гнилое, ржавое. Авария — ну а что они скажут, что комбинат виноват?
Сейчас вот людей отправляют на устранение так называемой этой аварии. И тут тоже странная вещь — в первые дни люди ходили просто мусор с территории собирали, потому что ждали приезда больших начальников, надо было прибраться, а мусора везде кошмар сколько. Теперь вроде как занимаются уже на реагентах. Рассыпают эти реагенты по воде, чтобы якобы что-то восстановить. Всех, кого могли туда отправить, из штата, тех туда и отправили. Ну тех, у кого есть возможность какие-то работы сейчас отложить, допустим, ремонтный персонал, который еще остался в Комбинате. Их туда по приказу выводили. Все понимают, что в первые дни люди занимались просто ерундой. Не то что ерундой — это тоже полезно, мусор собрать, прибраться, это очень нужно иногда. Но когда у тебя под носом действительно экологическая катастрофа, а ты ходишь бутылки собираешь — ну это как-то... не знаю.
И это началось не с 29-го. Это началось где-то за сутки до приезда Потанина в город. Где-то 3–4 июня были процессы уборки территории. То есть все остальные как бы еще не так страшны были руководству, а вот Потанин приехал — надо прибраться.
Замглавы норильского Росприроднадзора Василий Рябинин:
— Почему я увольняюсь сейчас? Потому что по факту я отстранен от всего. Радионова [глава Росприроднадзора] говорит: благодаря вам я звезда Ютуба, и раз вы такой умный, придумывайте себе работу и выполняйте. Я говорю: хочу обследовать левый берег озера Пясино. Она: надо вертолет, вам дадут, езжайте, отбирайте пробы. Я готовлюсь на полном серьезе, маршрут, емкости, пробоотборник. Потом мне объявляют: вертолета нет, поедем на матрасе [судно на воздушной подушке], а ты говорил, что и пешком пойдешь, вот и иди. Меня высадили, я 10 километров прошел по этим болотам. Вертолет надо мной пролетел… На самом деле, на тебя сильно влияет общественное мнение, даже если ты уверен в чем-то. Начинаешь сомневаться. И нужно это топливо найти, подтвердить, хотя бы для себя. Запах был, но его к делу не пришьешь.
А когда меня обратно по левой протоке провезли и я высунулся из судна, я увидел. Я теперь точно знаю, что я прав. Я успел сделать фотографии. <...> Вот эти берега покрыты слоем соляры, 10 сантиметров. Это уже за бонами. И если она здесь прошла, то она уже ушла далеко.
Василий ссылается на свою новую библию — книжку доктора наук Станислава Александровича Патина «Нефтяные разливы и их воздействие на морскую среду и биоресурсы». Цитирует: обычно собрать удается не более 30% топлива, при самых лучших условиях — не более 70%. Ветер должен быть быстрее скорости течения воды в десятки раз, чтобы остановить поток разливающегося топлива.
— Если бы я на самом деле не знал, как топливо движется, я бы тоже как бы вот в этот ветер верил. Нет! 3–5% от скорости ветра замедление пятна идет. Всего! То есть топливо практически не изменяет направление своего движения. Как оно вышло на струю, так оно и херачило. Я все это расписал, со ссылками. И Радионова открыла рот. Рябинину-то можно противостоять, а когда дяденька-академик написал книгу, ничего не сделаешь.
<...>
«Надежда». Она не ремонтируется, потому что нужен металл. Здесь же система экономии. В советское время недаром были эти нормы на ремонты. Как только начали сокращать, начались смерти, жертвы, выходы расплавов постоянные, которые они скрывают.
<...>
Люди, которые управляют заводом, — те же чиновники, которые управляют государством. Они берут немалые откаты, несмотря на огромные зарплаты, например, главного механика. Стараются как сделать: вот эта ж деталь не износилась? Давайте ее не будем менять. На ремонт деньги сэкономили два миллиарда, вот тебе 400 тысяч в карман, грубо говоря. Огромная коррупция внутри структуры. Это еще губит. Это социальная проблема капитализма, по сути.
Потанин информационно защищен не хуже, чем президент. Я работал в департаменте безопасности. Никогда напрямую в головной офис письмо из Норильска не попадет. Как бы ты ни хотел. Были люди, которые в Москву относили прямо туда, тут кипеш дикий был, как это письмо, минуя структуры норильские, туда попало. Но зачастую люди, которые так делают, они не могут изложить грамотно проблему, чтобы ее решили. Если бы, например, кто-то написал напрямую, например, Потанину: жуть какая творится на ХАДТ [хозяйстве аварийного дизельного топлива], думаю, что там сразу бы поувольняли.
<...>
Я проводил газовый надзор по ТЭЦ-3. Там есть газораспределительная станция. Там нужно свечи открывать, тоненькие такие трубы с набалдашниками, чтобы в атмосферу излишек газа выходил. Свечи должны на крышу идти. Я туда пришел, там этих свечей нет. Я говорю — блин, ребят, вы чего? Газ скопится, какая-нибудь искра, не дай бог, и все это хлопнет. Дал предписание. И потом прихожу проверять выполнение предписаний. Они, такие, — да, все, мы сделали! Это был директор ТЭЦ-3, понимаешь? Не просто какой-то начальник газовой службы, а директор! Он, такой: пойдемте кофе попьем, и из моего окна все очень замечательно видно, там и посмотрим. Я говорю: не-не, чувак, не пойдет. Полезли. Я снизу смотрю — ну да, торчат свечи. Залажу на этот третий этаж по лестнице. За мной лезет директор.
И чего-то меня повело — и я просто выдернул эту свечу рукой, понимаешь? Они просто воткнули ее в снег! Ножки приварили к ней и воткнули ее в снег! Ты представляешь, какие я эмоции там испытал?
<...>
Знаешь, почему они задержали топливо на Амбарке? Потому что это граница земель промышленности. За земли промышленности практически ничего не надо платить. То есть их идея-то какая изначально была: ушло это, и хер с ним. Смотрите, мы загородили бонами.
<...>
Что сейчас происходит? Приходит Потанин и говорит: «Сколько вам нужно? Надо 10 миллиардов — я дам 10. Надо туда рыбок — я туда выпущу рыбок».
Но если мы проводим вот этот метод эквивалентных ресурсов, мы говорим ему: «Чувак, твои деньги не нужны, твои рыбки не нужны. Ты сам придумываешь, как восстановить эту систему. Ты засрал от Пясино до Карского — восстанови. Либо восстанови биоразнообразие соседней речки. И что он будет делать? Он уже не будет тратить свои деньги, чтобы выкинуть туда этих рыбок. Потому что они там просто сдохнут! Соответственно, биоразнообразие, оно не увеличится. Нет, тебе нужно сначала приостановить туда сбросы, каким-то образом очистить или дождаться, пока это очистится. А потом уже рыбок разводить. И так как это на тебе, все эти трудозатраты, то ты впустую не будешь тратить ресурсы свои. Ты не будешь садить деревья, если они на следующий год сдохнут. Иначе ты будешь до бесконечности тратить эти деньги. Вот и все!
А сейчас с барского плеча, десять лярдов, нате, чего хотите с ними, то и делайте. А я дальше буду срать.
Департамент безопасности, или ДБ, — это маленькая спецслужба внутри «Норникеля». Раньше ее называли дирекцией по экономической безопасности и режиму, сокращенно — ДЭБиР, и именно этим словом друг друга пугают в Норильске.
Там работает 80 человек. В массе своей — бывшие силовики: ФСБ, полиция. Иногда бывают интересные перверсии — так, в департаменте безопасности «Норникеля» трудилась жена Пушникова, замглавы местного ФСБ, «и премии у нее всегда очень хорошие были».
<...>
Есть две машины наружного наблюдения.
Друзья из ФСБ и МВД занимаются перлюстрацией писем, прослушкой телефонов. ДБ работает в тесной кооперации с местными силовиками. Вместе охраняют «первых лиц» во время приезда в город.
<...>
ДБ входит в блок корпоративной защиты «Норникеля». Два года назад главу БКЗ Гасумянова, выходца из ФСБ, сменили на более жесткого Барбашова, выходца из МВД.
Именно вооруженные сотрудники выгоняли инспектора Рябинина и его начальника с места разлива топлива.
Именно с разрешения департамента безопасности вывозятся все пробы воды и почвы из Норильска. Мне это говорят несколько раз разные люди, геологи, полицейские, бывшие сотрудники ДБ. Мне объясняют механизм — надо подойти на Орджоникидзе, 4А, где находится департамент, предъявить пробы, получить печать на протоколе и специальные пломбы на емкости — и только после этого отдел транспортной линейной полиции подтвердит вывоз.
Это мертвое озеро. Деревья стоят в нем палками — без коры, без сучьев. Мертвая полоска кустов по берегу, мертвые — умирающие, уже без листьев, но еще с корой — деревья. На воде дрожит белесоватая пленка.
<...>
Мы увидим, что от бьефа — края — хвостохранилища отходят три причала. На двух из них стоят будочки — желтая и оранжевая. Через эти будки протянуты ниточки шлангов. Одним концом шланги опускаются в зеркало хвостохранилища, другим переваливаются через бьеф и дорогу. Дорога изрыта, на ней накручены земляные валы и стоит машина, испугавшая нас.
Там, где ниточки касаются тундры, белый взрыв. От взрыва уходит ручей, разливающийся в мертвое озеро. От озера ручей течет в Хараелах.
Хараелах впадает в Пясино.
— Это сброс. ***, ***, это сброс, — говорит Вася. — СЕЙЧАС сброс, после этого всего.
Только два дома обитаемы. Из домов неспешно выбираются рыбаки. Русских здесь нет — долганы и нганасаны. Сонные, недоверчивые лица, закуривают хором, рассматривают нас. Они не приглашают нас в дом и говорят односложно.
Нет, солярки не видели. Было масляное пятно на сетке, но мало ли.
Нет, вода ничем не пахнет.
И рыбы нет. Совсем нет. Исчезла со времени разлива.
Сергей Елагирь — долган, крепкий хозяин Сенькиного мыса. Женя Богатырев — нганасан, его одноклассник. Они росли в Усть-Аваме и ходили в одну школу. Теперь вместе рыбачат.
<...>
Сергей наливает чай и говорит: «Вода не из Пясино, не бойтесь. Мы уже сто лет воду из Пясино не берем. Потому что Комбинат».
— Для Таймыра, наверное, это будет как... Как Чернобыль. Для реки Пясина и для, значит, населяющих эту реку и эти местности население. Вот и все.
Сергей и Женя едут проверять сетки, поставленные накануне. Река беспокоится, бьет в борта.
Сергей останавливает лодку, Женя перебирает сеть осторожными руками.
Первая сетка пустая.
Вторая пустая.
В третьей запуталась маленькая щучка, и Сергей, подержав, выпускает ее.
Женя говорит: «Никогда такого не было, Господи».
Сергей отворачивается и плюет в реку. Это немыслимо. Река — это священное и живое. Но это мертвая река теперь.
<...>
— Они [нганасаны] и так-то брошены, в принципе, на самосуществование, — говорит Сергей. — Ну значит, еще больше будут. Значит, будут недоедать. Вот и все. Чего? Значит... Ну значит, будут хлеб просто без масла. А возможно, и хлеба даже не... Вы думаете, половина из них вот сейчас в нынешней ситуации, ну вообще даже не связанной с этим топливом, хорошо живет? Я имею в виду, даже в плане еды. Не то что там что-то купить. Там голодуют люди. Прямо голодуют конкретно. И они бы рады уехать, но куда?
Мы просыпаемся от винтов вертолета. Вертолет — красный, ничего нет такого красного в тундре — садится на берег. Выходят четверо. Полицейский в форме, еще один — в камуфляже с комариной сеткой. И двое молчаливых в гражданском — «общественность».
Потом норильчане их опознают как «Сашу фээсбэшника» и главу отдела расследований в департаменте безопасности «Норникеля» Владимира Сазонова.
<...>
Полицейские отходят звонить по спутнику.
Затем выносят из-за дома горючее, принадлежащее хозяину балка.
Затем идут отвязывать горючее от лодки. Крадут ключ зажигания.
<...>
Пишут протокол осмотра места происшествия. Формулируют: «Для остановки и предотвращения дальнейшего движения изъяты канистры с предположительно дизельным топливом».
Горючее не влезает в вертолет. Его увозят двумя партиями.
Долго кружат над леском — ищут капитана.
Капитан появляется, когда вертолет улетает совсем. Он весел и зол. Рычит: «Гандоны позорные».
На соседних балках нам дают горючее, золотое здесь горючее. Говорят: вертолет вас искал два дня. «Убили озеро, убили реку, а они за вами летают, суки. Вы, главное, пробы возьмите, возьмите и вывезите, а ты пиши, пиши, как было, как сейчас, все пиши».
План ломается на первой просвеченной сумке.
— Пробы? Разрешение от «Норникеля» есть? — спрашивает сотрудница авиационной безопасности. Говорит в рацию: — Срочно второй вход!
Появляются полицейские, мужик в длинном плаще, инспектор безопасности Наталья Васильевна Абрамова.
О том, что надо разрешение от «Норникеля», говорят все, не стесняясь. Начальник смены службы авиационной безопасности Стебаев Александр Геннадьевич объясняет: «Так-то по правилам, только чтобы жидкость не больше пяти литров и чтобы не было легковоспламеняющихся, а больше мы вам ничем не можем помешать. Но мы люди подневольные, у нас приказ».
— А какое вы имеете отношение к «Норникелю»?
— Так мы и есть «Норникель». Аэропорт — это и есть «Норникель». «Дочка» его.
Из двух труб в полметра каждая со страшной скоростью хлещет белая жижа. Пена, брызги. Жидкость гремит по уже пробитому руслу. Желтые лиственницы по берегам белого ручья.
Сброс из хвостохранища Талнахской обогатительной фабрики. 8 утра 28 июня
— А воняет она ксантогенатом, — говорит Вася. — ***
<...>
Жижа хлещет. Насосы гудят, трубы дышат со свистом. Мы поднимаемся на дорогу и поднимаемся на бьеф. Мне нужно убедиться, и я вижу — трубы выходят из хвостохранилища.
Вася набирает телефон полиции. Говорит: «Здравствуйте. Я Василий Рябинин. Я хочу сообщить о преступлении».
Но первым на месте оказывается департамент безопасности «Норникеля».
Трое мужчин, один из них автоматически здоровается с Васей за руку.
Нет, они не отнимают телефоны — они просят прекратить съемку. За ними подтягиваются рабочие. В какой-то момент один из рабочих и один из безопасников бросаются к насосным и отключают их. Через пару минут появляется «Служба спасения», подразделение МЧС. Насосы уже отключены, но мы показываем им видео с телефонов, и мужики хватаются за голову.
<...>
— А знаете, что нам сказали вот эти? — говорит фотограф Дима. — Это не территория природы, это территория «Норникеля».
— Я так понимаю, это все территория «Норникеля», по их словам.
Через час здесь уже много людей и техники. Люди — в форме и в костюмах — толпятся у машин. Полицейские пишут протоколы.
Техника растаскивает трубы и очень спешит. Из города приезжает прокуратура. И бульдозер «Норникеля», сдавая назад, въезжает в полицейскую машину с прокурорами внутри, подминает под себя. Люди успевают выскочить. Водитель полицейской машины стоит на обочине и повторяет: «Надеюсь, что он нас не видел. Я уже с жизнью прощался».
Менеджмент «Норникеля», зная о проблеме высокого износа резервуаров, почти 14 лет не восстанавливал их.
Последнее исследование от декабря 2018 года отмечало «ограниченно работоспособное состояние» стенок, основания, отмостков и оборудования резервуара и существенные риски дальнейшей эксплуатации.
Проект реконструкции с 2006 года переносился трижды, не вышел из стадии «планирование», расходы были оптимизированы на 25%. При этом проводились частые ремонты отдельных элементов.
<...>
По мнению Службы [по финансовому контролю «Норникеля»], таяние вечной мерзлоты под фундаментом резервуара на ТЭЦ-3 может носить локальный характер и быть вызвано техногенными причинами.
Но быстрое и обширное (длина трещины до 2,5 м) разрушение стенки резервуара стало возможным по причине ее изношенности. Ржавчины.
Контролеры наметили следующие места возможных катастроф — ТЭЦ-1 НТЭК, Норильская, Кайерканская и Дудинская нефтебазы.
Контролеров обвинили в предвзятости и некомпетентности. Звучали и намеки, что сам отчет — не больше чем виток войны между главными акционерами «Норникеля» Потаниным и Дерипаской.
Я ездила в окрестности хвостохранилища Лебяжье, чтобы узнать, что будет, если сбросы с ТОФ не остановятся.
Земля у хвостохранилища Лебяжье
Там будет серая пустыня с мертвыми деревьями, где ветер гоняет пыль.
Через пустыню течет мертвая река Купец, по берегам которой когда-то ходили олени.
Из серой пульпы выступает рыжий ржавый окислившийся металл.
Росприроднадзор оценил сумму экологического ущерба от разлива топлива на ТЭЦ-3 в 148 миллиардов рублей. Это беспрецедентный штраф для России.
<...>
Компании предложили добровольно возместить ущерб. «Норникель» в ответ заявил, что будет оспаривать размер вреда.
«По мнению компании, расчеты вреда, причиненного водным объектам и почве, выполненные Енисейским межрегиональным управлением Росприроднадзора, основаны на принципах, которые привели к искажению результатов и нуждаются в корректировке».
Через шесть дней после этого заявления лопнула труба с авиакеросином вблизи поселка Тухард. 44,5 тонны ушло в тундру. Труба (у нас есть ее снимки, и да, она ржавая и разошлась по шву) принадлежит компании «Норильсктрансгаз», входящей в «Норникель».
Авторы: Елена Костюченко, Юрий Козырев / "Новая газета"