Уравниловско-мальчишеские упражнения левых головотяпов

Сразу же после прихода к власти в 1917 году большевики начали формировать так называемого «нового массового человека». Он должен был преодолеть индивидуалистические инстинкты, освободиться от тягот домашнего труда, от семейных уз и вообще от всего мелкого и частного. Важную роль в этом процессе должна была сыграть коллективизация быта.

Еще в наброске проекта «О реквизировании квартир богатых для облегчения нужд бедных» Ленин писал о ненужности отдельного жилья для каждого человека, даже в виде отдельной комнаты. Тем более что существовал наглядный пример жилья общего типа – рабочие казармы. Основываясь на казарменных принципах, большевики надеялись создать принципиально новый вид жилья – дома-коммуны. Не путайте с общежитиями – это совсем другое. В общежитиях жильцы все равно обособлены друг от друга, как минимум стенами комнат. В случае с домами-коммунами же подразумевалось, что у жильцов дома вообще не должно быть личного пространства, зато должен быть общий быт, общий досуг и общая жизнь.

Такие дома вовсе не были чем-то новаторским, концепция совместного жилья была описана еще в начале XIX века философом Франсуа Фурье, одним из представителей утопического социализма. Новую форму жилья он назвал фаланстером – от слова «фаланга», которым обозначалась самодостаточная коммуна из людей, живущих и трудящихся вместе для общей выгоды. До революции фаланстеры в России пытались организовать многие художники, литераторы и революционеры, но выходило не слишком удачно.

Самый яркий пример – Знаменская коммуна в Петербурге, организованная литератором Слепцовым в 1864 году. Слепцов был одним из немногих людей того времени, кого волновали вопросы женской эмансипации. Чтобы избавить бедных женщин, приезжавших учиться в Петербург, от бесцеремонных квартирных хозяек, которые задирали цены на жилье, морозили жильцов в нетопленых комнатах и отравляли несвежими обедами, он организовал дом-коммуну. В ней жили пять женщин и двое мужчин, у каждого была своя комната, но быт они вели вместе. В итоге продержались дамы недолго: они оказались не готовы сами, без помощи слуг, вести хозяйство. Даже разливание чая им показалось скучным. Орудовать чайником и выполнять другие работы по дому пришлось самому Слепцову. Только к концу XIX века стало ясно, что освобождать человека от бытовых обязанностей можно иначе — развернув сферу услуг (прачечных, общепита и тому подобных).

Несмотря на несколько имеющихся неудачных примеров, большевикам идея совместного жилья показалась отличной. Как ни странно, начали большевики с самих себя. Нечто похожее на коммуну было организовано в Смольном, где осела партийная элита. В здании проживало около 600 человек, там обустроили большие столовые, бани и даже ясли и музыкальные школы для детей партийных деятелей. Правда, конечно, самим заботиться о быте – стирке, глажке, приготовлении пищи – элите не приходилось. На каждого из жильцов первой советской коммуны приходилось в среднем почти по два человека обслуживающего персонала – 600 жильцов и чуть более 1000 слуг.

Вскоре под дома-коммуны начали переоборудовать и другие здания, в основном гостиницы: «Националь» в Москве, «Асторию» и «Европейскую» (ныне «Гранд Отель Европа») в Петербурге. Тогда это были еще просто общежития с отдельными комнатами, в которых первый этаж превращался в общую гостиную, а шикарные рестораны гостиниц становились дешевыми столовками.

Жилье и питание в таких коммунах было бесплатным, но предоставлялось только по ордерам. Так, в «Европейской» гостинице, согласно специально утвержденному положению, имели право проживать только: 1. Члены ВЦИК. 2. Члены ЦК РКП. 3. Члены Губкома РКП. 4. Члены Обл. бюро ЦК РКП. 5. Члены Губисполкома. 6. Заведующие отделами Губисполкома и их заместители. 7. Члены коллегий отделов Губисполкомов.

Помимо важных членов партии, ордера на жилье в коммунах поменьше получали многие бездомные литераторы. По словам историка Константина Ротикова, это был «первый опыт перевоспитания интеллигенции путём подкормки».

Денег на строительство домов нового типа в начале 1920-х не было, поэтому коммуны обустраивались в старых фабричных казармах, в подсобных помещениях заводов и так далее. Особенно усердствовал в продвижении коммун комсомол: в Москве, например, уже в 1923 году в коммунах проживало более 40 % молодых рабочих. Правда, в большинстве случаев это была необходимость – только объединяясь вместе, можно было преодолеть материальные трудности.

У членов коммуны все было общим – и одежда, и посуда, и даже деньги. Коммунарам предлагалось обобществлять сначала 40, затем 60, а впоследствии 100 % заработка. Журнал «Смена» писал о жизни в подобных коммунах: «Всем распоряжается безликий и многоликий товарищ-коллектив. Он выдает деньги на обеды (дома только чай и ужин), закупает трамвайные билеты, табак, выписывает газеты, отчисляет суммы на баню и кино». В некоторых бытовых коллективах из общей казны даже оплачивались алименты за состоявших ранее в браке коммунаров. Тратить деньги по собственному желанию строго запрещалось.

Попасть в коммуну было непросто – желающему присоединиться к коллективной жизни приходилось пройти собеседование, а иногда и испытания. Он должен был доказать, что намерен строить новую жизнь, а не просто заинтересован в жилплощади. Но еще сложнее было покинуть бытовой коллектив. Уйти можно было, только положив на стол комсомольский билет, что влекло за собой множество неприятностей.

Дома-коммуны воспитывали в молодежи новое отношение к сексу и семье. «В коммунистическом обществе, вместе с окончательным исчезновением частной собственности и угнетения женщины, исчезнут и проституция, и семья», – говорил Николай Бухарин. А заменить семью должны были «новые, товарищеские отношения между мужчиной и женщиной», – продолжала мысль Бухарина Крупская.

Предполагалось, что семья со временем станет пережитком прошлого, люди будут вступать в половые отношения, с кем захотят, не отвлекаясь от производства, а функции воспитания детей полностью возьмет на себя государство. Да, полная половая свобода, не имеющая ничего общего с привычной нам фразой о том, что «в СССР секса не было».

Более того, какое-то время даже велась активная пропаганда нового отношения к половому вопросу. Мужчинам старались привить, что не нужно стесняться своих желаний, а женщинам внушить, что они «обязаны» их удовлетворять. Вот например, брошюрка со сценариями комсомольских агитспектаклей, сохранившаяся в питерском музее-квартире революционера Кирова. Интересные были спектакли в СССР!

Отношение к сексу как к удовлетворению потребности без всяких условностей типа любви получило в народе даже особое название – теория стакана воды. Мол, заняться сексом все равно что выпить стакан воды – просто жажду утолить. О теории писала пресса, ей посвящались комсомольские диспуты.

Однако период сексуальной свободы продлился недолго. Уже в 1924 году психиатр Арон Залкинд публикует кодекс под названием «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», призванный усмирить волну сексуального разврата. Заповеди хоть и носили рекомендательный характер, но за их несоблюдение можно было сурово поплатиться, например, развратника могли выгнать из комсомола.

Заповеди Залкинда свели секс к унылой необходимости и определили отношение к нему в СССР на десятки лет вперед. Звучали они так:

1. Не должно быть слишком раннего развития половой жизни в среде пролетариата — первая половая заповедь революционного рабочего класса.2. Необходимо половое воздержание до брака, а брак лишь в состоянии полной социальной и биологической зрелости (то есть 20—25 лет) — вторая половая заповедь пролетариата.3. Половая связь — лишь как конечное завершение глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви.4. Половой акт должен быть лишь конечным звеном в цепи глубоких и сложных переживаний, связывающих в данный момент любящих.5. Половой акт не должен часто повторяться.6. Не надо часто менять половой объект. Поменьше полового разнообразия.7. Любовь должна быть моногамной, моноандрической (одна жена, один муж).8. При всяком половом акте всегда надо помнить о возможности зарождения ребёнка и вообще помнить о потомстве.9. Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально полового завоевания.10. Не должно быть ревности. Половая любовная жизнь, построенная на взаимном уважении, на равенстве, на глубокой идейной близости, на взаимном доверии, не допускает лжи, подозрения, ревности.11. Не должно быть половых извращений.12. Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всём подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всём его обслуживая.

Один из комсомольцев московского завода «Серп и молот» в журнале «Смена» в 1926 году описывал половую жизнь коммуны так: «Мы живем с нашими девушками гораздо лучше, чем идеальные братья и сестры. О женитьбе мы не думаем, потому что слишком заняты и к тому же совместная жизнь с нашими девушками ослабляет наши половые желания. Мы не чувствуем половых различий. В коммуне девушка, вступающая в половую связь, не отвлекается от общественной жизни. Если вы не хотите жить, как ваши отцы, если хотите найти удовлетворительное решение вопроса о взаимоотношении полов, стройте коммуну рабочей молодежи».

Только к 1926 году власть наконец нашла деньги на строительство нового жилья. Был объявлен первый всесоюзный конкурс проектов дома-коммуны. Участникам предлагали «проникнуться новыми запросами к жилищу и дать проект такого дома с общественным хозяйством, который превратил бы так называемый жилищный очаг из тесной, скучной, а подчас и тяжелой колеи для женщины в место приятного отдыха».

Однако все архитекторы толковали понятие дома-коммуны по-разному. Наиболее радикальными были проекты Н. Кузьмина, которые пытались реализовать на стройке Сталинградского тракторного завода. Помните роман Замятина «Мы»? Там герои могли заниматься сексом только в специально обозначенное время по предъявлению розовых билетиков. Вот примерно это и пытался создать Кузьмин: дом-коммуну с общими спальнями на шесть человек, совместными для мужчин и женщин. При этом в доме имелись «двуспальни» или «кабины для ночлега», в которые в соответствии с расписанием могли уединяться мужчина и женщина для «производства» потомства. Однако дальше Сталинградского завода этот проект не пошел.

Другие проекты не старались контролировать половую жизнь жильцов, но по отношению ко всем остальным сферам жизни были достаточно строги. Самый знаменитый пример в Москве – дом-коммуна на улице Орджоникидзе архитектора Николаева. Он был построен в 1929-1930 годах и представлял собой студенческое общежитие, основанное на концепции «Машина для жилья». Никакого личного пространства и свободы действий концепция не подразумевала.

Распорядок дня был подробно расписан по часам: утром студент просыпается в двухместной спальной кабине, вмещающей только кровати и табуретки (всего таких кабин было 1008), затем направляется в санитарный корпус, где проходит как по конвейеру последовательно душевые, помещения для зарядки, раздевалки. Из санитарного корпуса учащийся по лестнице или пандусу спускается в низкий общественный корпус и входит в столовую, после чего отправляется в институт или же в другие помещения корпуса. Вечером студент возвращается в спальный корпус, где оставляет вещи в гардеробной и в нижнем белье проходит в спальную кабину. Ночью спальная кабина вентилируется с применением озонирования воздуха, «не исключена возможность усыпляющих добавок».

В 1931 году здание было введено в эксплуатацию, но уже вскоре после открытия общежития строгое следование концепции «машины для жилья» было нарушено: спальные кабины использовались студентами не только для сна, но и для отдыха, и для хранения личных вещей, от которых никто так и не пожелал отказаться.

Идея домов-коммун казарменного типа по сути провалилась, но был и еще один вариант, который предусматривал более мягкий, ненасильственный переход к коллективному быту: так называемые «дома переходного типа» архитектора Моисея Гинзбурга. Гинзбург предлагал оставить людям что-то среднее между квартирой и комнатой, но задал норму в 9 квадратных метров на человека. Причем жилые помещения должны были занимать лишь малую часть здания, верхушку муравейника, а всю нижнюю часть дома должны занимать грандиозные коммунальные помещения: столовые, кухни, детские сады, подсобные учреждения, гостиные, библиотеки, которые будут обслуживать коллективный сектор, а не индивидуальный.

В Москве, Свердловске и Саратове в конце 20-х – начале 30-х годов было построено шесть экспериментальных коммунальных домов переходного типа, причем три из них были созданы при непосредственном участии Гинзбурга как автора проектов. Среди этих домов наиболее интересный на Новинском бульваре в Москве – Дом Наркомфина.

Вместо квартир здесь были «ячейки» разных типов. Самый распространенный из них – ячейки типа «F». Они были очень узкими – всего 3,5 метра в ширину, зато многоуровневыми. Ячейки выходили в общий светлый коридор, который был шире самой квартиры – 4 метра.

Открыв дверь, человек попадал в общий для двух квартир холл-прихожую, откуда вверх и вниз вели лестницы в «ячейки». Нижняя ячейка была одноуровневой, а верхняя делилась еще на два – на первом располагалась гостиная и кухня, на втором – спальня и душ. Согласно изначальному проекту даже ванные комнаты должны были быть коллективными и располагаться у лифтов, а в «ячейках» предполагался только умывальник и душ.

Заранее проектировались ниши, в которых должна была располагаться встроенная мебель. Ее придумал специально для типа «F» советский архитектор Соломон Лисагор, разработавший конструкцию встроенной кухонной мебели, шкафов и полок. Одно из его интересных решений – единая дверь-гармошка, полностью закрывающая весь проем, в котором расположена кухня.

За множество архитектурных и дизайнерских находок историк и архитектор Селим Хан-Магомедов даже включил дом-коммуну на Новинском бульваре в список 100 шедевров советского архитектурного авангарда.

В Петербурге тоже есть один знаменитый дом переходного типа, у него даже специальное название имеется – «Слеза социализма». Официально он звался «Дом-коммуна инженеров и писателей», но в историю здание вошло под народным именем, а его жильцов называли не иначе как «слезинцами». Разгадка названия проста: дом протекал изнутри и был весь в подтёках снаружи.

Тут все было пожестче, чем в Москве: ни тебе кухоньки в квартире, ни гардероба. Кухни, шкафы, комнаты отдыха, детские комнаты – все это было общим и находилось на первом этаже. Главная особенность этого здания – обрубленная крыша, на которой располагалась площадка для принятия солнечных ванн.

Вот только и дома переходного типа использовались по назначению недолго. Практически сразу же после их строительства советская власть снова сменила курс: XVII съезд ВКП(б) в 1934 году охарактеризовал коммуны как «уравниловско-мальчишеские упражнения левых головотяпов». И проекты домов-коммун забросили в печь, ведь в обществе успели к тому времени сформироваться устойчивые элитные слои, которым необходимо было создавать приличные условия жизни.

Миф о советском бесплатном жилье